Вопрос:

«Как относиться к практике гроботерапии?»

Ответ иеромонах Прокопий (Пащенко):

На самом деле, я не знаю, как относиться к практике гроботерапии, но я попытаюсь просто представить, что имелось в виду.

Есть разные точки зрения на тему того, почему люди возвращаются на место, где они столкнулись с каким-то травматическим опытом. Кто-то говорит о практике выученной беспомощности, а кто-то выдвигает справедливые утверждения, что именно оказавшись в сходных условиях.

Например, человек оказался в лесу, где на него напали, и он испытал состояние ужаса, и он хочет вернуться вновь в этот лес, то здесь каким-то образом человек хочет воспроизвести в себе прошлое переживание, чтобы иначе их переосмыслить, переструктурировать.

В связи с этим возникает теория катарсиса, которая в целом ложна. Согласно ей, человек, вызывая в себе какие-то воспоминания, напоминающие его страх, избавляется от самого страха.

Но здесь можно сказать, что некоторым людям мешает непонимание физиологии мозга. И вот замечательный учёный, академик Ухтомский, верующий человек, православный христианин, создал теорию доминанты.

Вкратце она выражается в следующем:

во время возбуждения текущего очага в коре головного мозга все поступающие импульсы притягиваются к текущему очагу. Одновременно в прочих отделах коры разливаются процессы торможения.

У доминанты есть ещё масса других свойств, но важно хотя бы это. И академик Ухтомский утверждал, что доминанту можно перестроить, когда она придёт в движение.

То есть, иными словами, вы пришли в зал. Когда вы занимаетесь в зале, например, боксом, у вас определённым образом двигается кровь, и определённым образом работает сердце, вы не думаете о своих документах, и вот этот набор опций увязывается, например, на доминанту, которая сама с собой включается, как только вы пересекаете порог зала.

Когда вы приходите на работу, вам не нужно учащённое сердцебиение, вам не нужны раздувающиеся ноздри. Вам нужно спокойствие и ясность, и у вас на рабочем месте необходим набор других опций. Тут возникает другая доминанта. А первая уходит в глубины сознания.

Соответственно, страсть и добродетель тоже можно представить как доминанты. Например, духовные авторы отмечают, что гнев преодолевается только в сообществе с другими людьми.

Если у тебя есть вот эта доминанта гнева, страсть гнева, то, вступая в общение с другими людьми, когда вот эта страсть гнева вышла наружу, ты уже можешь с ней как-то начать совладать.

Например, молясь за обидчика, совершая какие-то противоположные действия. Просто, если эта доминанта лежит в глубинах сознания, её очень трудно подковырнуть.

Поэтому можно предположить, что через гроботерапию люди пытаются преодолеть страх смерти. То есть они пытаются вызвать в себе эту доминанту смерти, чтобы каким-то образом её пересобрать.

Но о чём говорит теория доминанты академика Ухтомского?

Что если аффект воспроизведён, очаг возбуждения коры головного мозга возбуждён, то эту доминанту можно перестроить, только внеся в неё новый смысл. А если мы просто раз за разом воспроизводим текущую доминанту с помощью определённых условных рефлексов, то скорее можно говорить о ретравматизации.

То есть если человека, боящегося смерти, мы погружаем в ассоциативный ряд, который возбуждает в нём страх смерти, то мы углубляем эту доминанту, потому что доминанта способна аккумулировать нервный импульс. То есть с каждым разом человеку становится всё страшнее и страшнее.

Поэтому подлинной терапией является, например, участие в пасхальном богослужении. Но именно когда человек по-настоящему постился в Великий пост.

Особенно Страстная седмица — это акцент на смерти Христа.

Когда мы переходим к идее Воскресения, то мы, получается, перестраиваем вот эту систему смыслов, которая связана у человека с отчаянием.

Соответственно, мы тогда перерабатываем образ смерти, когда к нему происходит прививка бессмертия. В каком-то смысле идею гроботерапии мы наблюдаем у святых отцов. Они гробы держали. Но они держали гробы, не чтобы преодолеть страх смерти, а наоборот, чтобы помнить о ней. «Помни о конце твоем, и вовек не согрешишь».

То есть, когда ты попусту тратишь время, ты смотришь на гроб, ты понимаешь, что осталось не так много, лучше время пустить на что-то хорошее.

Необходимо читать. Есть замечательное сочинение Ивана Ильина о смерти. Что смерть — это беспристрастный судья, и живи только ради того, ради чего ты можешь умереть. Что смерть своим взглядом всматривается в твои дела, и под её взглядом выдерживают только дела стоящие.

Но, конечно, в отношении терапии смерти существует и много моментов, которые трудно признать конструктивными, как, впрочем, и гроботерапия.

Например, известно, что некоторые бизнесмены очень успешные, создавшие такой IT-проект, держат у себя часы с обратным отсчётом. Идёт обратный отчёт времени, которое теоретически им осталось.

Но если мы понимаем, что за стеной смерти есть жизнь вечная, и мы должны прожить эту жизнь так, чтобы быть способными соединиться со Христом, тогда память о смерти нас не разрушает.

Если человек просто ставит себе обратный отсчёт, помня о смерти, чтобы построить успешный бизнес, то на каком-то этапе он может потерять смысл того, для чего он это делает.

Если жизнь неумолимо сокращается, стал ли он счастливым? То есть все такие практики возможны только тогда, когда у человека есть полная картина.

Также подлинной терапией смерти может являться книга Иустина Поповича «Философские пропасти». В этой книге он задаёт те вопросы, которые, по идее, философы задают, но на которые боятся ответить. И в одной главе он пишет, что он помещает нашу человеческую культуру на весы смерти, и видит, что она обращается в скорченный ноль.

Для чего мне труд, семья, любовь, если всё это перемалывается в мельнице смерти?

Одна из глав так и называется — «Прогресс в мельнице смерти». И он как раз пишет, что только через обращение ко Христу деятельно, когда человек преодолевает в себе всё смертное, всё, что его ограничивает, через евангельские заповеди, тогда опытно, не на уровне интеллекта, а опытно Господь даёт ему пережить вечную жизнь уже здесь, которая переживается как его личное состояние.

Однажды это пережил преподобный Порфирий Кавсокаливит. Он говорит, что когда он принял монашеский постриг, он понял, что он бессмертен, что он вечен.

Подводя итог, можно сказать, что в гроботерапии виден намёк на попытку человека каким-то образом подцепить вот эту доминанту страха смерти и перестроить её, внести новый смысл. Но, если всё дело ограничено только одним гробом, то нового смысла наблюдаться не будет, это просто будет мучительная какая-то история.

Как писал один зарубежный автор, у него был страх тошноты, и примерно такой же методой его в одной дорогостоящей клинике пытались исцелить от этого страха.

Ему обещали, что его введут в состояние, близкое к его страху тошноты. Когда он выступал, он представлял, что сейчас у него начнется тошнота, и в этот момент у него начиналась паническая атака.

В итоге в хорошем помещении сделать всё это не получилось. Вышли в какую-то подсобку, сотрудников этой клиники туда загнали, чтобы они вместе с этим молодым человеком смотрели кадры фильмов, где людей тошнит. Всех присутствующих тошнит, но как виновника этого события не тошнило.

Тогда ему стали вкалывать препараты, которые должны вызывать у него рвотные рефлексы. Первый препарат его не пронял, ему вкололи вторую дозу. Короче, он корчился на полу, но рвотного рефлекса так и не было.

И смысл в том, что он просто измучился, был выжат как лимон, но не избавился от рвотного рефлекса, потому что человек исцеляется только через привитие противоположного, через прививку бессмертия.

Подводя итог, надо сказать, что разумная гроботерапия, если так можно сказать, не может быть оторвана от общекультурного контекста. И мы видим это в полной мере в православном течении погребения.

Здесь можно вспомнить роман Достоевского «Братья Карамазовы», заключительную сцену, где дети вместе с Алёшей Карамазовым хоронят Илюшечку. И Коля Красоткин спрашивает Алёшу, для чего сладости на похоронах Илюши, нет ли здесь какого-то противоречия.

И на гробе Илюшечки Алёша Карамазов говорит:

«Знайте же, что нет ничего выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь.

<…> А всё-таки как ни будем мы злы, чего не дай бог, но как вспомним про то, как мы хоронили Илюшу, как мы любили его в последние дни и как вот сейчас говорили так дружно и так вместе у этого камня, то самый жестокий из нас человек и самый насмешливый, если мы такими сделаемся, всё-таки не посмеет внутри себя посмеяться над тем, как он был добр и хорош в эту теперешнюю минуту!»

К чему я это всё подвожу?

Некоторые бабушки, например, считают, что если умер папа девочки, то нельзя пускать эту девочку на отпевание. Но это неправильно, потому что, если аффект запущен, этот аффект не может быть структурирован сам по себе. То есть ребёнок будет уходить в фантазии, как папа лежит в гробу, как ему больно.

Если чин отпевания не в сокращённом варианте происходит, не быстро-быстро, а по-настоящему, то что происходит?

Цветы, молитвы, даже вот эта сладость, когда варёная пшеница с мёдом обозначает образ воскресения. Как апостол Павел говорил:

«Сеется тело душевное, восстает тело духовное».

Также тело духовное будет преображённое, будет гораздо более совершенным, чем то, которое есть. А сладость означает блаженство праведника в Царстве Божьем.

И соответственно, вот этот аффект, горе этого ребёнка при потере папы, если опять же всё происходит не быстро-быстро, не в показном варианте, а по-настоящему, то вот этот аффект структурируется, занимает подобающее место.

В каком-то смысле эта идея смерти высветляется и претворяется скорее в мысль о переходе в вечность к жизни со Христом, и скорее к здоровому выводу о том, что эту жизнь надо прожить так, чтобы ты со Христом оказался.

Сама по себе практика гроботерапии может только измотать человека. Конечно, она напоминает о смерти, но человек не будет знать, что с ней делать. И мы видим отдельные эпизоды в творениях духовных авторов, которые стали держать у себя гробы, даже ложились в них.

Но это им помогало только потому, что этот гроб был включён в какой-то более широкий контекст. И этот широкий контекст предполагал жизнь вечную со Христом.

Текст основан на видео с канала Экзегет.ру